Обилие мудаков, вопящих про попранные святыни, богохульство и уничтожаемое православие, превышает уже все мыслимые пределы.

У меня к этим лицемерным велеречивым защитникам веры, не вылезающим из радио, газет и телевизора, только один вопрос: вы чего здесь делаете?

Попранные святыни — это разваливающийся храмовый комплекс в деревне Лядины, который стоит в полусгнивших лесах уже не один год.
Богохульство — это поросшие травой камни, оставшиеся от разрушенного Кирилло-Челмогорского монастыря.
Уничтожаемое православие — это полунищий священник, который, рискуя утонуть в озере, пешком идет по апрельскому льду в отрезанную от мира деревню, чтобы отслужить панихиду по одинокой восьмидесятилетней старухе.

И не надо мне про то, что я не имею права об этом говорить. Я крещена в православии, я училась читать на житиях святых, я видела, как деревенский батюшка в рясе и кирзовых сапогах работал вместе со всеми на покосе, как он утешал мать, потерявшую ребенка, как гладил по голове бездомного пса, как доставал из кружки для пожертвований деньги и отдавал их семье, у которой сгорел дом. И я видела, как его услали в дальний нищий приход, а на ЕГО место, в отремонтированную ЕГО стараниями церковь, куда потянулась ЕГО паства, приехал молодой сытенький выпускник семинарии. Через месяц этот сытенький уже ездил на иномарке, освящал магазины и венчал на берегу реки бандита с его полуголой невестой — потому что они так хотели, «так красивЕе».

Ничего им не дорого, этим «защитникам», кроме собственной откормленной жопы. Так уж заткнулись бы, бесстыжие глянцевые упыри. Поучились бы хоть у трех выпускников физтеха, которые каждый свой отпуск загружают в багажник машины ящик тушенки, инструменты и палатку и едут в дальнюю каргопольскую деревню, помогать местному священнику восстанавливать храм.
Помаленьку, медленно и трудно. Им ничего не надо, они даже не хотят, чтобы я называла их имена. Потому что они вообще-то атеисты. То есть в вашей упырячьей терминологии и не люди вовсе, а так, потомки мутировавших обезьян.